Cумрачно, когда не театром внутри. И душновато. Тягуче, но не совершенно. Когда не двигаются смыслы самим пространством. И языком. Когда растерянно и сонно. И какой-то застывшей чрезмерностью, окаменевшим сладострастием. Когда не мыслим и не развиваемся данными нам средствами, приспособлениями, свободами. Когда не содрогается само тело спектакля. Иным. Потусторонним. И когда читается и считывается просто аппетит, и то, что приходит во время, чревоугодие, сытость, переедание. И картинкой тоже верно, пластичной, но не устремленной.
читать дальше









Когда плачется. Сразу и без удержу. О неизъяснимом и гибельном. О безнадежном и уничтоженном. Когда плачется о детстве. И о его невозможности. И безвозвратности. Когда плачется. Чрезмерно и беззастенчиво. Об утраченном и обманутом. О слове, о музыке, о жесте. Об одиночестве и братстве. Когда плачется. О преступном и ненаказанном. О бесчестии. О вранье. О лжи. Когда плачется о человеке живущем. И умирающем. О сгинувшем человеке. Незащищенном. Когда он жизнью своей. И святостью, и устремленностью. И греховностью тоже.
читать дальше













В облако. В хранилище. Потому что смело, когда учительствуешь. Но каждый раз новью — сложно. Безумно сложно всегда. Мучительно. Когда с чистого листа — себе и людям. И чтобы как ребенком. Даже если ты умудренный сединами дядечка, и все про всех знаешь, и язык твой, и мозг твой наполнен и контрфорсами, и тромповидными сводами, и даже аркбутанами. И хотелось бы мне увидеть сей труд в его первой редакции. Было ли там с иллюстрациями поточнее и порельефнее, и даже так — было ли там комментирование автором...
читать дальше



Пусть будет двадцать минут ребячества. Невинной дерзости. И незамутненного школярства. «Милый грех», да, Марина Ивановна? В искрометности и незатейливости. Почти животной — в непоседливости и круговерти. Так осязая музыку и характер. Легкостью и безгрешием еще. Таким ранимым и пуховым сознанием. Без причуд. Без выучки. Без настырности. Просто увлеченно и такими кристалликами. И междометиями. Весеннего не увядания. И такой слышимой чувственности. Еще не оформленной. Не окрепшей.

читать дальше



Женовач не читает временем. И даже не умозрительно. Вообще. И судьбой не читает. Не тем временем сиюминутным, что здесь, а от вертикали. От вечности, прости Господи. Можно закрыться и сказать «традиция». Жуткое понятие. Обязательное к спросу. И как Евангелие от Мефодьевича. От Юрия. Как это называется? — Незыблемость веры. И почвенничество. И вот так застывшей лавой, Помпеями — и на века. А Александр Сергеевич тогда что. И в Чацком знамо. Что это — как не абсолютно новое мышление. И новое сознание.
читать дальше